Другое дело, что верлибр у нас должен стать, да уже и стал отчасти, привычным –
не экспериментом, а просто поэтической техникой в ряду других. То есть когда
новизна и открытие, без которых поэзия немыслима, заключаются не в том, что поэт
N не рифмует и не выдерживает метр, а в том, как он мыслит, чувствует и
сопрягает образы. Иными словами, чтобы читающий человек не обращал внимания, что
перед ним – верлибр, как не обращает, если только это не специалист-стиховед,
написано ли привлекшее его стихотворение хореем или ямбом.
А. А.: Это не я, это оно само выбирает. Признаюсь тебе... Я вот –
профессиональный поэт: в том смысле, что занимаюсь в жизни только этим делом. Я
двух строчек “на заказ” написать не могу. Я не могу себе заказать ничего,
абсолютно!
Разве это не его характерные слова - "громада лет", "весомо, грубо, зримо" или
слово "сработанный"? Стихи пронизывает излюбленная Маяковским "хорошая буква" -
р. Созвучия в конце слов богаты и полны: "зримо - Рима", "прорвет - водопровод".
Для чего же понадобилось Маяковскому ввести в живую, разговорную - "во весь
голос" - речь эти классические ямбы, отточенные, как латинская надпись на
памятнике?
Вопрос в том, куда ведет поэзию "раскрепощение" стиха, все более приближающегося
к прозе, подчас лишенной даже того сложного и скрытого ритма, который вы уловите
в лучших образцах прозы.
И вновь вспоминается вопрос Пушкина:
Первым поэтом, кто создал, на мой взгляд, великий русский верлибр (не одиночное
стихотворение, а цельный творческий метод) был Хлебников. Можно было б сказать,
что он занял примерно то место, что Уитмен в американской поэзии, если бы эту
его роль не заслоняли другие, более броские, его же новации, лежащие в иной
плоскости.